Мракобесие наступало в душе нашего героя по широкому фронту
Подрабатывал я в середине 90-х в одной небольшой журналистской конторе. После рабочего дня сотрудники часто сидели на маленькой кухоньке полуподвального офиса и предавались чисто русской забаве – страстным философским и политическим дебатам под обильные возлияния.
Был там у нас один молодой человек. В Перестройку – юный восторженный демократ и либерал. Однако столкновение с реалиями 90-х заставило его поставить юношеские идеалы под сомнение.
Либеральный демократ, разочаровавшийся в демократии и либерализме, редко задерживается на сравнительно умеренном «цивилизованном консерватизме». Чаще он начинает неудержимо сползать все дальше «вправо» – к откровенному мракобесию. Если человек «сдает» какие-то фундаментальные вещи из своих первоначальных жизненных установок, он оказывается легкой добычей дурной болезни, которая прогрессирует и в конце концов сжирает его целиком.
На примере нашего героя я наблюдал развитие этой дурной болезни в режиме реального времени. Отвергнув либеральную демократию как обман и манипуляцию, он отверг фундаментальную основу либерально-демократической системы ценностей – принцип равенства. И естественным образом пришел к идее «власти избранных». Сначала «топил» за некую «меритократию», заем перешел к концепции «диктатуры технократов». Всё должны решать профессионалы. Но и на этой позиции он долго не удержался. Съехал к православно-самодержавной монархии.
Мракобесие наступало в душе нашего героя по широкому фронту, охватывая все новые стороны общественного бытия. Он начал настаивать на принудительной проверке школьниц на предмет сохранения девственности. А если что не так – сообщать родителям и ставить на учет в детскую комнату милиции. Дальше он выдвинул вообще экзотическую идею: запретить любую музыку, кроме симфонической (ну и, разумеется, церковной). Ибо разрушает психику и традиционные ценности.
Надо ли говорить, что православно-самодержавная монархия оказалась неотделима от имперства. Со всем джентельменским набором великодержавно-шовинистических лозунгов XIX века. Как-то я застал его доказывающим с пеной у рта, что «Константинополь должен быть наш». И решил его слегка подколоть. Просто пошутил. Сказал: «Что ж ты так скромничаешь – Константинополь? Бери выше – Иерусалим должен быть наш!»
Еще раз: я просто пошутил. Съязвил. И не придал большого значения тому, что парень вдруг примолк и как-то задумался. А недельки через две он уже бодро развивал целую концепцию. Мы, православные – единственные законные наследники изначального христианства. А посему всё, что связано с изначальным христианством – наше по определению. И вообще, Иерусалим – исконный русский город.
Лишь много позже я познакомился со знаменитым клипом другой жертвы этой поганой болезни – несчастной Жанны Бичевской. С тем самым, где она на фоне низвергающегося купола горящего Капитолия поет: «Наш Босфор державный, наш Константинополь и святыня мира Иерусалим!» Назло Европам, «хазарам» и масонам. Сколь бы ни был талантлив человек, но если уж заболеет этой дурной болезнью, из-под всех его талантов в сухом остатке рано или поздно вылезет рожа погромщика-лабазника, пахнущая водкой с луком пополам.
Александр Скобов